После остановки в ремонтной мастерской мы ехали на нашем 8-ми колесном бронированном разведывательном автомобиле от Варшавы через Минск, Смоленск и Вязьму, направляясь в Москву, вплоть до выезда из города Гжатск. Мы двигались по проселочным дорогам. Было очень трудно заставить машину двигаться по русским дорогам и в условиях самой холодной зимы столетия. Именно в этом городе (Гжатске) транспорт всех видов германской армии встал, заполонив собой всю дорогу, во время длинной ночи 19 января 1942 года. Целые толпы фельджандармов безнадежно пытались организовать выезд из Гжатска и направить движение по объездным дорогам к главной. Крики, вопли и ужасные ругательства постоянно сопровождали этот беспорядочный процесс. Разнообразные легковые автомобили, которые либо завязли в снегу, либо просто не заводились, безжалостно сворачивались с дороги и выбрасывались на обочину. Перекрестки и главное шоссе сохранялись свободными от машин для того, чтобы вспомогательные части соединений находящихся в районе Мосальска восточнее от него могли легко добраться до нужного им места. Было ужасно холодно и я вместе с пулеметчиком слез с машины, пытаясь согреться, немного подвигавшись. Нахождение же внутри машины, когда мотор не работал, можно было сравнить с сидением в глыбе льда. Мы то трогались, то останавливались, проехав всего несколько метров, пока, наконец, мы не попали, затратив на это часы, к выезду из Гжатска и уже хотели покинуть его. Я сказал водителю, чтобы он держал правее, но он продолжал двигаться прямо до тех пор, пока щит противотанковой пушки не уткнулся в снежную стену, образовавшуюся по обеим сторонам дороги. Тут же около нас оказалась группа фельджандармов, которые хотели убрать наш автомобиль с дороги, но они скоро убедились в бесполезности своих попыток, так как наша машина была слишком тяжелой. Сопровождаемые их ужасными проклятиями, мы несколько раз тронулись взад и вперед, пока, наконец, не смогли вновь выехать на дорогу. Впоследствии местность позволила нам съехать с дороги и по большому радиусу мы смогли достигнуть конца города. Дул сильный восточный ветер и этой ночью температура упала до -40? по Цельсию. Смазка в игольчатом подшипнике была слишком вязкой, поэтому повернуть руль можно было только лишь с огромным трудом. На следующий день мы попытались каким-то образом облегчить его ход, но не знали, как это сделать. По этой причине я оставил машину вместе с его экипажем, а сам один отправился к месторасположению нашей роты (1-я рота, разведбат, дивизия СС «Дас Рейх»). 21 января я узнал, что командный пункт нашей дивизии расположен в Можайске. На шоссейной дороге мне удалось сесть на попутную машину, которая двигалась на восток, пока немного погодя, все движение полностью не остановилось. На всем протяжении дороги, которое только мог окинуть глаз, все колонны остановились и большинство водителей и экипажей машин вышли из них, наблюдая на севере-востоке потрясающее природное явление. В холодном ветре ярко блестел снег, расходящиеся солнечные лучи почти ослепили нас, а в небе стояли две радуги, зеркально отраженные друг от друга, соприкасаясь друг с другом на своих вершинах. Должно быть, тысячи людей из Ландвера заворожено наблюдали за этим явлением и не могли забыть его на протяжении всей войны. В Можайске осталось только лишь небольшое подразделение, оставленное, чтобы забрать последние вещи. Разведбатальон был выдвинут в Сычевку, где при температуре -45?С - -48?С началась контратака русских дивизий, которые смяли немецкую оборону около Ржева. Она продолжалась до начала февраля. Это было начало зимней битвы за Ржев - одного из самых важных сражений в России. Вблизи ротного КП в большом темном строении помещался эвакуационный госпиталь. Здесь вся беспощадность зимней войны была явственно выставлена напоказ. С задней части здания под окнами вплоть до подоконника были навалены ампутированные руки, ноги, ступни и кисти рук. Они выбрасывались сюда после операций (в тех ужасающих зимних условиях потери от обморожения превышали боевые). На следующий день через Сычевку я добрался до месторасположения моего батальона, который располагался в деревне Свинеройка. Свинеройка была взята днем раньше после очень тяжелого боя. Это было селение с 3-мя или 4-мя улицами с расположенными вдоль них домами. Для нашего «братского подразделения» - мотострелкового батальона этот день был особенно жесток. В бою за селение Писино они потеряли 250 человек (из 450-ти), из них было убито 4 офицера и 170 солдат. После боя на поле битвы осталось лежать 450 мертвых русских бойцов. Я вместе с 3-мя или 4-мя моими товарищами, прибывшими из Можайска, ранним утром были приветливо встречены упавшей до -51?С температурой. Въезд в деревню представлял собой нечто вроде возвышенного перекрестка, где стояло уничтоженное немецкое орудие. Ветер сдул оттуда весь снег и навалил его в ямы и ложбины, где его глубина была больше метра, из-за чего это место было совершенно открытым, вследствие чего эта точка отлично простреливалась нашими русскими друзьями. Как только кто-нибудь проходил здесь, как русские немедленно открывали огонь из всех видов танковых и противотанковых орудий с любой дистанции. Тяжело дыша, мы, наконец, добрались до ротного КП, находящегося в конце спускающейся с пригорка улицы, где мы были встречены расплывшимися в улыбке лицами наших приятелей. Было очевидно, что они с большим интересом наблюдали за нашей «русской рулеткой». После они сообщили нам, что шансы пересечь эту зону при дневном свете равнялись 50 на 50, и они явственно ощущали, что с тех пор, как в одно прекрасное время я был отправлен в ремонтную мастерскую, мне еще не приходилось проделывать такой трюк, в то время как они, дубея от холода, совершали такое чуть ли не каждый день. Я отрапортовал моему командиру гауптштурмфюреру Почке, который расположился в углу хижины, служащей КП, которая в следующие дни была укреплена несколькими рядами настила потолка и стен, так что, в конце концов, могла сойти за приличный бункер. Вместе с ним в хижине был унтерштурмфюрер Прикс из первой роты. Но моя игра с удачей в этот день не закончилась. Унтерштурмфюрер Прикс встал со мной у окна и стал объяснять мне текущую обстановку; в это время в окно прямо между нами двумя влетел минометный снаряд и врезался в заднюю стену, не взорвавшись при этом. Приксу порезало лицо мелкими деревянными и стеклянными осколками, но никто не смог бы назвать эти царапины волнением, все выглядело так, как будто он порезался бритвой - всего лишь незначительный инцидент. Спустя некоторое время я был снаружи с Зеппом Ринешом из Штайнмарка (передний водитель) и Руди Тонером (радиооператор и задний водитель), которые вместе с Херманном Булером (пулуметчиком) и унтерштурмфюрером Приксом составляли экипаж последнего 8-миколесного разведывательного автомобиля, оставшегося в роте (4-хколесных автомобилей больше не оставалось). Они только начали объяснять, что случилось за последние недели, когда на приличном от нас расстоянии в землю врезался снаряд. Это было так далеко, что никто из нас не попытался укрыться. Но все же мелкие осколки долетели до нашей группы и двое наших товарищей были ранены в живот. Раны были неглубокими, так что Зепп Ринеш шутливо крикнул: «Ура, первая весточка!» Но несмотря на это, они были доставлены в перевязочный пункт. По этой причине я перешел на их машину в качестве водителя вместе с Херманном Бурелом из Балингена (Швабия) в качестве пулеметчика. Это был один из тех парней, на которого можно было слепо положиться в любой ситуации - после того как подобая нашей бронемашина была подбита в Пуховице в припятских болотах (тогда в горящей машине погиб весь экипаж), мы всегда были рады, уходя в разведоперацию, видеть в своем экипаже Булера и Виммера Крайса. Несмотря на то, что от обморожения он потерял большой палец ноги во время отступления от рузской линии и, несмотря на то, что ему было очень больно ходить, он не остался в госпитале и вновь пришел в нашу роту. Но когда где-нибудь в землянке он снимал свой сапог, чтобы сменить тряпку, прикрывавшую то место, где раньше был палец, зловоние было настолько ужасным, что мы были близки к тому, чтобы выкинуть его наружу на снег и мороз. Наш разведывательный автомобиль был ограничен в своих возможностях. После ремонта спустили два колеса, а орудийная башня не вращалась - она была просто застопорена, поэтому в плане огня наш автомобиль походил на самоходку. Но в эти критические дни, без сомнения, он был неоценимой и мощной поддержкой для залегших в снегах пехотинцев. В то время выдалась неделя, когда ночная температура несколько раз опускалась ниже -50?С. Малейшая примесь в бензине (воды, например) мгновенно забивала карбюратор, и тогда приходилось отсоединять карбюратор от топливного насоса, что было необычайно трудно сделать при таких ужасных температурах. Этим можно было заниматься всего пару минут, после чего надо было снова залезать в землянку, чтобы отогреться. Холод и необыкновенная ярость вызывали потоки текущих по лицу слез. Это были одни из самых тяжелых дней, которые я пережил во время войны. Каждые два или три часа надо было подбегать к двигателю и заводить его, чтобы сохранить свою машину работоспособной. В самую первую ночь со мной случилось событие, преследовавшее меня затем в ночных кошмарах. До тех пор я еще не был посвящен во все подробности той местности и разбудил Херманна Булера, чтобы он сходил к машине вместе со мной. Мы забрались внутрь автомобиля и проехали некоторое расстояние, все время вращая туда и обратно руль, разрабатывая его систему. Неожиданно, руль перестал поворачиваться. Я спрыгнул с машины, чтобы посмотреть в чем же дело. Посмотрев под машину, я был шокирован на всю мою оставшуюся жизнь. На раме машины лежал русский и казалось, что он держит одно колесо. Прошло несколько секунд прежде чем я снова пришел в себя. По всей Свиноройке были разбросаны занесенные снегом мертвые русские. Я переехал через одного из этих мертвых солдат и его окоченевшие конечности полностью находились в нижней части автомобиля. Мы попытались вытащить его оттуда, но сделать это оказалось невозможно. Не находя другой возможности, я схватил пилу, подполз поближе к русскому и отпилил ему руки. Это было чрезвычайно жутко. Русский был пожилым мужчиной - типичным мужиком с длинной бородой. Наши лица находились очень близко друг от друга. Конечно, пила немного двигала его тело и казалось, что он неодобрительно мотает своей головой. Я чуть было не лишился рассудка, но другого выхода не было. Только лишь несколько случаев в течение всей войны потрясли меня таким же образом. Зимняя война совершенно отличается от какой-либо другой. Четкой и видимой линии фронта больше не существовало. Строения, любые укрытия от холода были первыми целями для каждого (и конечно, основой всего тактического планирования). Тот, кто после нескольких проведенных на передней линии часов не мог отогреться в каком-либо сооружении, имел весьма небольшой шанс выжить при столь низких температурах. Без навыков смекалки людей всех званий и рангов (лыжи, сани, самодельные приспособления для адаптации оружия и техники к низким температурам и неизвестным ранее проблемам, связанных с холодом, в то время как подвоз снабжения был очень нерегулярным) и без непоколебимой уверенности в способности выдержать все испытания и в конце-концов разбить врага… даже выдающееся командование не было бы достаточным для того, чтобы выиграть эту зимнюю битву за Ржев. К счастью этот вид командования присутствовал у нас в лице исключительного в своем роде командующего 3-ей армии генерала Моделя. Большей частью ночью или же тогда, когда начиналась вьюга и снег залеплял глаза, разведывательные патрули или небольшие подразделения проникали в небольшие городки и деревушки или же нарушали связь между ними. Хотя все и говорили, что вражеский фронт находится к западу и северу от нас, русские еще в большем количестве могли появиться и с востока и с юга. Быть вестовым, санитаром, отправляющим в тыл раненых солдат (по большей части на это вызывались добровольцы), отправляться за снабжением - все это было самоубийственно и очень часто заканчивалось смертью. Когда в ночи мы слышали сигнал тревоги «Русские здесь!», иногда по 2-3 раза за ночь, после чего в одна хижина за другой освещалась огнями выстрелов, мы с Херманном Бюлером выскакивали наружу и бежали нога в ногу к автомобилю, одновременно залезая в него. Как и многие мои товарищи он не доверял автоматическому оружию - слишком много автоматов заклинивало при столь низких температурах. Он всегда использовал русский карабин, что же касается меня, то я всегда держал свой автомат под меховой курткой и он никогда не подводил меня. Мы хорошо различали русских на фоне белого снега, так как в этом районе у них не было зимних камуфляжных костюмов и они были хорошо видны в своих бурых шинелях. Таким образом, мы их быстро обнаруживали, хотя их обычное «Ура!» раздавалось теперь только эпизодически. На следующее утро большинство убитых были уже заметены снегом. Тут и там разгорался рукопашный бой, когда атакующие подходили слишком близко. Однажды в подобной ситуации, большей частью случайно, Херманн попал своим штыком прямо в сердце одного русского, мгновенно его тело свело судорогой и ночью он уже был замороженным трупом. Наутро мы нашли его в той же позе - лицом к нашей машине, с одной ногой согнутой в колене, со стоящим прямо телом, с руками в том положении, в котором он держал свою винтовку, когда его застала смерть. Только лишь винтовка упала вниз. Когда пуля попадала в лицо, то на обледенелом солдате иногда можно было увидеть расходящиеся от входного отверстия радиально направленные замерзшие маленькие капельки крови. Мороз в -50? может сделать то, чего не увидишь ни при каких других условиях. Это была война в своем ужасном и страшном обличии. 23 января в Свиноройке наш батальон был атакован с трех сторон при поддержке артиллерии. Ужасная мясорубка, продолжавшаяся целые часы. Только после тога, как последний способный держать оружие человек был брошен в бой, только тогда с очень большими потерями мы смогли отбить врага от деревни. Все штабные и вспомогательные подразделения были задействованы в бою. Тогда особенно отличился отряд связистов, возглавляемый унтерштурмфюрером Брюмером. Оберштурмфюрер Краг, который присоединился к разведбатальону всего несколько дней тому назад и принял командование ротой, вместе со своими пехотинцами он оказался в одной из самых жарких точек этого отчаянного боя против превосходящего противника (с осени 1944 и до конца войны он командовал разведбатальоном). Несмотря на проникающее ранение в правый локоть он сумел увлечь своих людей в почти безнадежной ситуации и исправить сложившуюся ситуацию в нашу пользу, уничтожить врага и удержать эту часть деревни. В этом хаосе иногда случалось, что люди попадали под свой же огонь. В последующие три дня атак больше не было, но продолжалась стрельба с вылазками штурмовых и разведывательных групп со всех направлений. Насколько это было возможно, наш «танк» принимал участие в деле. Сделав пару выстрелов из нашего орудия, мы были вынуждены менять позицию, чтобы не быть накрытыми огнем русских танков и противотанковых орудий, против которого наш плохо бронированный, покрытый железными листами автомобиль не имел никакой защиты. Наша хижина также служила убежищем для гауптштурмфюрера Ганса Вайса (после Вайдингера и перед Почке он был нашим ротным командиром. От его 4-ой роты остались лишь небольшие остатки, поэтому у него почти не было работы. Его прозвище было «бурый бомбовоз» и он имел несколько темных сторон в своей натуре (в середине февраля он принял командование мотострелковым батальоном, так как Тихзен был ранен). Но в эти дни он проявил себя с совершенно другой стороны. Наши пехотинцы сменялись каждый час и вылезая из своих заснеженных лисьих нор они приходили в хижину, чтобы отогреться. Вайс принимал их с большой заботой. Он вытряхивал их из меховых курток, укладывал их в приготовленную соломенную постель, клал им на живот горячие камни (у него всегда лежало несколько в печи) и накрывал их парой одеял. Все это совершалось совершенно естественно и ненавязчиво. Это был просто бескорыстный, заботящийся о людях человек. Он приспособился к этой необычной ситуации самым лучшим способом. Очень часто у нас не было механического транспорта, чтобы вывезти раненых. Тогда в этих случаях использовались сани, либо салазки. Русские лошади имелись тогда еще в большом количестве. Зепп Ринеш и Руди Тонер были отправлены в Сычевку таким образом. С каким же ужасом мы узнали, что они умерли 22-го числа, хотя и были всего лишь легко ранеными! Долгая изматывающая езда и пронзительный холодный ветер оказались для них губительными - такова была, в это время, участь многих раненых. В последние дни января к нам прибыло много пополнения. Молодые призывники после недолгой подготовки были брошены в этот адский водоворот. После двух или трех дней большинство из них уже погибло, но не от ран, а от обморожения. У них просто не было шансов так быстро акклиматизироваться. 28 января мы получили приказ взять деревню Лентёво. Атаку планировалось начать двумя колоннами. Мы были справа от дороги Свиноройка-Лентёво, другая колонна шла по левую сторону от нее. У нас был визуальный контакт друг с другом. Во главе левой колонны шла самоходка из дивизии. Мы с нашим разведывательным автомобилем шли во главе правой колоны. Мы шли к нашей цели, ведя не особенно сильный огонь. Для нашего автомобиля это было такой же проблемой, как и для увязших в снегу по грудь пехотинцев. Особенно сложно было вновь тронуться с места после остановки, вызванной выстрелом. От отдачи автомобиль просаживался еще глубже в проваливающийся снег. Затем мы остановились на некоторое время, чтобы переждать атаку деревни пикирующими бомбардировщиками. Некоторые из тех бомб, которые мы могли заметить, не взорвались, ударившись о землю. Когда Штука поехала дальше, мы также вновь тронулись. Немного погодя мы увидели, как самоходное орудие буквально взорвалось. Это обстоятельство никоим образом не могло поднять наш боевой дух. С еще большим страхом, чем мы испытывали прежде, мы ожидали, что какое-нибудь орудие, стоящее на нашем пути, разнесет нас, что, как мы думали, случилось с самоходкой (позже мы узнали, что она подорвалась на мине). После всего этого у нас уже не было танков, в то время как плохо бронированный разведывательный автомобиль ничего не значил для подобного боя. Но подобная безнадежность разбудила, в этой ситуации, стремление рискнуть всем. После короткого боя, жестокой рукопашной схватки, обычной при таких ситуациях, Лентёво было захвачено и мы удержали его, отбив несколько контратак. По сравнению с прошлыми, дни 29 и 30 января были для нас спокойными. 31 января наш Батальон взял Борщевку, преодолев сильный заградительный огонь. Этот бой частью совместной операции группы «Сычевка» (1-я моторизованная дивизия и дивизия СС «Дас Рейх»). Все в большой степени становилось неожиданностью то, что наш все время находящийся на открытых снежных пространствах как на ладони разведбатальон до сих пор не был уничтожен огнем русских. Общая тактическая задача группы была: уничтожить 29 и 30 дивизии советской армии, которые прорвались сквозь немецкую оборонительную линию у Ржева, заодно с этим захватив их укрепленный район Карабаново-Ржавинье-Никитье-Максимово, которая была выполнена с большими потерями. Теперь армейский корпус, в который входили и мы, двигался на север по направлению ко Ржеву. Наша дивизия, за исключением полка «Дер Фюрер», закрывающего прорыв, где русские перешли через замерзшую Волгу, а затем удержавшего эту линию, пожертвовав собой, осуществляла фланговое прикрытие к западу от наших войск. Следующие 3 или 4 дня мы не принимали участия в боях. 9 и 10 февраля мне было приказано отправиться в Сычевку, откуда нас повезли в Германию для переукомплектования, в то время как части нашей дивизии были переведены в район Ржева. Херманн Булер (впоследствии убитый в России) и я попрощались с несколькими выжившими товарищами, большинство из которых нам уже не суждено было увидеть, возглавляемых гауптштурмфюрером Почке (он принял командование батальоном после того как бывшему до него командиром разведбата гауптштурмфюреру Кменту оторвало миной ноги, когда он ехал на лыжах). Они сражались во Ржеве и на берегах Волги до конца мая в составе боевой группы «Остендорф». В Сычевке мы пришли навестить могилы Ринеша и Тоннера - погребение мертвых в этом городе было еще одним доказательством жестокости и пренебрежения к человеческому существу во время войны. В любом подходящем месте ямы для могил выкапывались с помощью взрывов противотанковых мин в промерзшей земле. Наших мертвых товарищей привезли к месту захоронения на грузовике. Все трупы были вывалены на землю и сержанты из разных рот пытались опознать здесь своих людей. Очень многие остались неопознанными. Их забросали снегом и льдом, а над опознанными поставили деревянные кресты. Только с приходом весны стало возможным сделать для них настоящие могилы. Здесь же находились другие разведывательные 8-ми колесные разведывательные автомобили 1-ой роты. Два из них не могли ездить сами. Третьим был мой собственный, добравшийся сюда без меня из Вязьмы. Водитель Вальтер Шульте заменил смазку игольчатого подшипника на дизельное топливо. При такой температуре вязкость этой жидкости была достаточной для того, чтобы заменить смазку. Я доложил обстановку оберштурмфюреру Остендорфу, получил приказ об отправлении и мне было поручено забрать последние 4 автомобиля и последние 12 человек, оставшиеся от экипажей бронеавтомобилей и отправляться в Германию на завод, выпускавший наши машины. Исхудавшие и изголодавшие, в плохом зимнем обмундировании (мы оставили свои зимние куртки в роте), взяв на прицеп неисправные машины, мы отправились на двух работоспособных машинах в походной колонне из Вязьмы в Смоленск. Оба этих города находились под угрозой нападения советских парашютистов, которых сбросили где-то в районе, расположенном между этими двумя городами. В Смоленске я с огромными трудностями добыл нужные для нас документы, чтобы погрузиться на поезд в Рославле. Я получил их в «Транспорткоммандатур Митте» (которая, насколько я помню ее название, была ответственна за все транспортные перевозки в центральном секторе русского фронта). Но сначала мы должны были отправиться в Рославль. Оттуда по железной дороге через Оршу, Минск, Брест-Литовск и Варшаву мы должны были попасть в Лейпциг. Транспортная комендатура располагалась в специальном поезде (4 пассажирских вагона и один локомотив). Он был хорошо замаскирован в лесу, я думаю, не так далеко от открывшей затем свою зловещую тайну Катыни. Для того, чтобы отыскать их убежище, мне пришлось затратить несколько дней. Несомненно, там общались с людьми более высокого ранга и занимались, главным образом, делами корпусов и дивизий. Кто тогда хотел заниматься несколькими бронированными автомобилями? С того момента как, мы покинули Сычевку и добрались до «ворот нашего дома» в Лейпциге прошли недели. Я хочу закончить свой рассказ словами Отто Вайдингера о значении битвы за Ржев в истории нашей дивизии: «Зимняя битва за Ржев не имеет прецедентов и каких-либо параллелей во всей истории войн, ибо это событие является уникальным в своем роде. Группа армий, истощившая все свои силы, подвергнувшаяся жестокому удару и отступающая в ужасающих условиях середины зимы, находилась на грани уничтожения наступающими превосходящими силами врага со свежими войсками и полным обеспечением. После того как русские с успехом завершили операцию по прорыву обороны на стыке двух армий, им почти удалось впервые окружить наши войска. Но истекающие кровью армии двинулись вперед в едином порыве и смогли изменить ход сражения, сумев избежать смертельного для себя «котла», загнав туда вместо себя своего врага. Это был беспримерный совместный подвиг войск и командования, явивший собою блестящее сочетание борьбы в спаянном фронте и операции по окружению противника, что послужило началом его отступления вместе со всеми силами его поддержки и обеспечения. Итог этой борьбы обозначал не только спасение группы армий «Центр», но и имел еще более глубокие последствия. В конечном итоге, она была спасительной для всей кампании в России. Но это «чудо на Волге» не смогло бы произойти без целого ряда объективных причин. Оно не могло бы быть возможным без блестящего руководства войсками, без бесподобного умения найти выход из любого сложного положения и надежно закрыть любую брешь, которое превосходно было представлено в лице пленяющего своими способностями обергенерала Моделя. Но «чуда» не случилось бы без мужества, готовности к самопожертвованию, стойкости и нерушимой воли немецкого солдата перенести все невзгоды».
